Хафиз

В тех сообщениях о Хафизе (ум.1389), которые содержатся в средневековых поэтических антологиях (тазкире) и историографических сочинениях, достоверные сведения настолько тесно переплетены с вымыслом, что отделить реальные факты от легенды крайне затруднительно, а воссоздать полную биографию поэта практически невозможно.

Полное имя поэта Шамс ад-Дин Мухаммад Хафиз Ширази. Иранцы часто ставят перед его именем уважительное Ходжа (букв, «господин», «учитель», «наставник»). Род его по мужской линии происходил из Исфахана. Семья переехала из Исфахана в Шираз во времена правления династии атабеков Салгуридов Фарса (1148—1270), которые в XIII в. были данниками монголов. Отец поэта Баха ад-Дин стал в Ширазе одним из самых богатых купцов, но рано умер, и семья, оставшись без кормильца, вскоре разорилась. Старшие братья будущего поэта отправились по свету в поисках лучшей доли, а с матерью остался только малолетний Шамс ад-Дин Мухаммад. Не будучи в состоянии прокормить себя и сына, мать отдала ребенка на воспитание в чужую семью. Однако человек, взявший на себя заботу о мальчике, вскоре отказался от своих обязательств и отдал его обучаться ремеслу в дрожжевой цех. Сирота-подмастерье оказался трудолюбив и настойчив в достижении жизненных целей. Треть своего заработка он платил учителю соседней школы, треть отдавал матери, остальное тратил на свои нужды. Именно в школе, а не в дрожжевом цехе мальчик приобщился к своему будущему ремеслу. Наделенный незаурядной памятью, он выучил наизусть священную книгу мусульман и стал чтецом Корана — Хафизом. Впоследствии он прославил свое профессиональное имя, избрав его литературным псевдонимом.

Среди ремесленников и торговцев Шираза (людей базара, как их называли в ту пору) было множество ценителей поэзии, их лавки (дуканы) нередко служили своеобразными «клубами», где собирались любители поэтических диспутов и соревнований. Завсегдатаем таких литературных «посиделок» в дукане торговца мануфактурой и становится Шамс ад-Дин Мухаммад. Он и сам пытается слагать стихи, но его первые опыты вызывают лишь насмешки окружающих, поскольку грешат против общепринятых норм стихосложения. Иногда его специально приглашают на поэтические собрания, чтобы потешиться, и это задевает его достоинство.

Ниспослание поэтического дара

О том, что было дальше с молодым чтецом Корана и как он в одночасье стал великим поэтом, повествует прекрасная легенда. Эта история связана с появлением одной из самых таинственных газелей Хафиза, которую специалисты нередко называют «газелью о ниспослании поэтического дара». Рассказывают, что, будучи не в силах более сносить издевательства, начинающий поэт решил посетить гробницу знаменитого отшельника и поэта-мистика Баба Кухи Ширази, которая почиталась чудотворной. Он долго и истово молился, плача и жалуясь на судьбу, пока не выбился из сил и не заснул прямо на земле близ гробницы. Во сне ему явился благообразный старец, который дал ему вкусить некоей божественной пищи и сказал: «Ступай, ибо врата знаний теперь для тебя открыты». На вопрос о том, кто он такой, старец ответил, что он халиф Али[1]. Очнувшись ото сна, юноша сложил газель, которая прославила его имя:

Вчера на исходе ночи от мук избавленье мне дали,
И воду жизни во тьме, недоступной зренью, мне дали.
Утратил я чувства свои в лучах того естества,
Вина из чаши, что духа родит возвышенье, мне дали.
И благостным утром была и стала блаженства зарей
Та ночь[2] — повеленьем судьбы, — когда отпушенье мне дали.
Небесный голос в тот день о счастье мне возвестил,
Когда к обидам врагов святое терпенье мне дали.
И взоры теперь устремил на зеркало я красоты,
Ведь там в лучезарность ее впервые прозренье мне дали.
Дивиться ли нужно тому, что сердцем так весел я стал?
Томился скудостью я — и вот вспоможенье мне дали.
Весь этот сахар и мед, в словах текущих моих,
То плата за Шах-Набат, что в утешенье мне дали.
Увидел я в тот же день, что я к победе приду,
Как верный стойкости дар врагам в посрамленье мне дали.
Признателен будь, Хафиз, и лей благодарности мед
За то, что красавицу ту, чьи прелестны движенья, мне дали.

(Перевод Е. Дунаевского)

В газели, сотканной из тончайших намеков и мистических ассоциаций, можно найти ключи к другой версии легенды о «ниспослании поэтического дара», в которой рассказывается о том, что обиды молодого поэта на судьбу усугублялись его пылкой влюбленностью в знаменитую ширазскую красавицу по имени Шах-Набат (букв, «сахарный леденец»), которая не отвечала ему взаимностью. В соответствии с этим вариантом сказания Хафиз обрел не только поэтический дар, но и благосклонность возлюбленной. Строки Хафиза, посвященные Шах-Набат, построены на сложной образной игре и могут быть истолкованы тремя разными способами: большинство средневековых комментаторов полагало, что речь идет о конкретной женщине, однако слово шах-набат необязательно толкуется как имя собственное, оно может быть понято как традиционная поэтическая метафора возлюбленной «сладостная», «сладкоречивая», «сладкоустая» и т. д. Кроме того, речь может идти о сладости поэтического слова, ниспосланного поэту свыше, и в таком случае божественной пищей, которую вкусил Хафиз из рук халифа Али, оказывается как раз кристаллический сахар — набат. В тексте газели также можно усмотреть намек на то, что посланником небес, явившимся во сне к Хафизу, был не Али, а Хизр (Хидр, Хадир) — персонаж мусульманских мифологических сказаний, не упомянутый в Коране, но чрезвычайно почитаемый. Именно его комментаторская традиция связывала с коранической историей путешествия Мусы (библейского Моисея) и нахождения живой воды. Живая вода в позднейших толкованиях стала пониматься мистически и служила метафорой сокровенного знания. О его обретении и идет речь в первых строках этой газели Хафиза.

Испытание

Сложив боговдохновленные стихи, поэт предстал перед насмешниками и продекламировал их, чтобы возвыситься в глазах слушателей, однако те не поверили, что газель сложена без посторонней помощи, и по обычаю устроили ему испытание. Состояло оно в том, что Хафизу предложили составить ответ на некую газель-образец (обычно такими образцами служили признанные шедевры прошлого), и он во всеоружии обретенного дара достойно справился с заданием, заслужив полное одобрение критиков.

Молва о новой звезде ширазского поэтического небосклона стала быстро распространяться, Хафизом заинтересовались высокие особы, и он стал получать приглашения ко двору. Не став штатным восхвалителем, Хафиз тем не менее не чуждался покровительства сильных мира сего, о чем свидетельствует сравнительно небольшое количество газелей, в которых поэт называет имена своих царственных меценатов. По-разному складывались отношения своевольного и гордого поэта с последовательно сменявшими друг друга на ширазском престоле правителями, что отразилось в многочисленных рассказах, нередко анекдотического свойства. Возможно, в основе некоторой части бытующих до нынешнего дня литературных и фольклорных анекдотов о Хафизе лежат реальные эпизоды его жизни. Несомненно одно — эти истории дают нам точные штрихи психологического портрета Хафиза, каким он виделся современникам и потомкам.

Покровители и властители

Первым покровителем Хафиза был Абу Исхак Инджу (правил в 1343—1353 гг.), правитель беспечный и веселый, любитель пиршественных забав и изящной словесности, покровитель наук и искусств. Во времена его правления Хафизу, как, впрочем, и другим поэтам и ученым, жилось прекрасно. В одной из своих газелей поэт посетовал на то, что «золотой век» правления Абу Исхака был очень короток: «Воистину бирюзовый перстень Абу Исхака ярко сиял, но благо было недолгим». Когда один из Музаффаридов — Мубариз ад-Дин Мухаммад осадил Шираз, легкомысленный правитель не потрудился даже мобилизовать защитников города. Легенда гласит, что когда Абу Исхак одним из последних узнал об осаде города, он выразил удивление, что кто-то вознамерился воевать в такой погожий весенний день, и экспромтом сложил такие стихи: «Пойдем! Нынче вечером предадимся забавам, а о завтрашнем дне подумаем, когда наступит завтра»-. Вскоре тот, кого традиция почитала самым щедрым и добрым покровителем Хафиза, оказался свергнутым с престола, а еще через три года был казнен. Однако поэт еще долго вспоминал благодатный период правления Абу Исхака, он посвятил памяти шаха стихотворный отрывок (кыт'а), в котором назвал его имя в числе пяти выдающихся ученых своего времени.

Наступила эпоха правления жестокого и фанатичного Мубариз ад-Дина (правил в 1353— 1364 гг.), который ознаменовал свое восшествие на престол закрытием всех питейных заведений в Ширазе. Он запретил разного рода увеселения и разослал по всему городу мухтасибов (в персидском произношении — мохтасеб, русские переводчики пользовались как первым, арабским, так и вторым вариантом передачи этого термина), городских чиновников, пресекавших публичное нарушение норм мусульманской морали и представлявших собой своеобразную «полицию нравов». Ужесточение режима правления нашло отражение даже в четверостишии наследного принца Шаха Шуджа Музаф-фарида, который написал:

В наше время на пирушках вино не в чести,
Ни лютни, ни гуслей, ни бубна в руках,
Все ринды (гуляки) забыли пристрастие к вину,
Один городской мухтасиб пьян без вина[3].

Хафиз, как утверждают комментаторы, откликнулся на введение «сухого закона» великолепной газелью, в которой, как считают, под маской мухтасиба вывел самого Мубариз ад-Дина:

Хоть прекрасна весна и вино веселит,
Но не пейте вина — мохтасеб не велит!
Сух верховный закон этих смутных времен.
Пей тайком, пей с умом, делай ханжеский вид.
Сядь, как дервиш, в углу, спрячь в рукав пиалу.
Нынче мир не вином — алой кровью залит.

После Мубариз ад-Дина к власти пришел его сын Абу-л-Фаварис Шах Шуджа (правил в 1364 — 1384 гг.), который не только отменил «сухой закон», но, видимо, несколько облегчил бремя налогов для «людей базара», ремесленников и торговцев, стал оказывать покровительство «людям пера», поэтам и ученым. Хафиз приветствовал начало его правления не только пышными хвалебными строками, но и веселой газелью, начинавшейся строками: «На рассвете тайный глас небес донес до меня весть: «Настала эпоха Шаха Шуджа, – без страха пей вино!» Однако отношения Хафиза и его августейшего патрона складывались далеко не так просто, как это явствует из приветственных стихов. До нас дошло несколько легенд, свидетельствующих о том, что шах и поэт постоянно конфликтовали. Одна из крупных размолвок произошла из-за известного знатока шариата (факиха) и поэта Имада Кирмани, к которому весьма благоволил благочестивый Шах Шуджа. Рассказывают, что богобоязненный законовед научил любимого кота повторять свои движения во время молитвы. В одной из газелей, осуждающей лицемерие и показное благочестие, Хафиз жестоко высмеял Имада, представив его ханжой и шарлатаном. Начинается она словами: «Явился суфий во всей красе и начал притворяться, дворец лукавства возвел до обманчивых небес». Газели Хафиза изобилуют подобными инвективами в адрес лицемерных аскетов, но здесь его сарказм предназначался конкретному лицу, поскольку дальше в газели говорится:

О, грациозная куропатка! В кокетстве своем ты так плавно ступаешь,
Однако не гордись собой, ведь и кот сотворил молитву.

Шах Шуджа был взбешен дерзостью поэта и искал любого повода поставить его на место, и случай скоро представился. В соответствии с традицией, сложившейся в суфийской газели задолго до Хафиза, поэты часто признавались в любви представительницам иной веры, христианкам или огнепоклонницам, исповедовавшим зороастризм (речь в таких стихах шла о представителях конфессий, которым их верой не запрещалось употреблять, изготовлять и продавать вино). Тем не менее одну из таких газелей Хафиза Шах Шуджа счел оскорблением веры, поскольку в ней говорилось: «Если мусульманство таково, как его исповедует Хафиз (преклонение перед христианским идолом, т. е. красавицей), жаль, если вослед сегодня придет завтра». Хафиза ждала бы неминуемая кара, не окажись в тот момент в Ширазе прославленный ученый Маулана Зайн ад-Дин Абу Бакр, совершивший паломничество к мусульманским святыням. По его совету Хафиз предпослал крамольному двустишию следующие строки: «Пришлись по душе мне слова, что пропел на рассвете христианин на пороге питейного дома под звуки свирели и бубна: «Если мусульманство таково...» — и таким образом избежал наказания, ибо это соответствует правилу «Передавать слова нечестивца не значит быть нечестивцем».

Шах Шуджа, сам не чуждый стихотворству, завидовал громкой славе Хафиза и однажды бросил ему следующий упрек: «В ваших газелях отсутствует единый лад: несколько стихов посвящено вину, несколько — воспеванию возлюбленной, остальные мистике. Это противоречит нормам красноречия». Поэт ответил августейшему критику так: «Ты прав, повелитель, но при всех этих пороках мои газели известны по всему свету, тогда как стихи иных поэтов шагу не могут ступить за пределы городских ворот». Шах Шуджа, естественно, принял это высказывание на свой счет и был несказанно обижен.

Натянутые отношения с верховным властителем Шираза побудили поэта искать прибежища в других городах Ирана. В период между 1372 и 1374 годами он предпринимает поездки в Исфахан и Йезд, но, разочаровавшись, вновь возвращается в родной город. Комментаторы считают, что Хафиз выразил недовольство поездкой в газели, начинающейся такими строками:

Если возвращусь я с чужбины домой,
Вернусь, набравшись опыта.
Если вернусь из странствий целым и невредимым,
Клянусь, прямо с дороги сверну в кабачок.
Коль сострадают мне спутники мои на путях любви,
Презрен буду я, если пойду жаловаться чужим.

Государи разных мусульманских стран, современники Хафиза, не оставляли попыток залучить знаменитость к своему двору, однако поэт под разными предлогами отказывался покинуть Шираз, хотя изредка и посвящал приглашавшим свои стихи (например, правившему в Багдаде султану Ахмаду ибн Увайсу Джалаириду). Известно, что в последний раз поэт покидал Шираз, откликнувшись на приглашение посетить Индию. Правитель княжества Дакан, просвещенный шах Махмуд из династии Бахманидов направил поэту со своим визирем крупную денежную сумму, дабы поощрить его поездку. Поэт истратил часть суммы, чтобы поправить материальное положение семей своих сестер и расплатиться с собственными долгами. Добравшись до порта Ладжин, он остановился у друга, который в то время сильно нуждался, так что остатки щедрого царского подарка Хафиз оставил ему. Два персидских купца, следовавших в Индию, предложили Хафизу присоединиться к ним и были готовы взять на себя все его дорожные расходы, но гордый поэт отказался. Он проследовал в порт Ормуз, чтобы там сесть на корабль, принадлежащий самому шаху Махмуду. Однако не успел корабль сняться с якоря, как на море разыгрался шторм. Поэт отказался от своего намерения покинуть Фарс, а визирю послал газель, в которой есть такие строки:

Как всех к себе влекут держава и корона!
Но павшей головы не стоит трон монарший.
Я вздумал морем плыть, но всех жемчужин мира
Не стоит ураган, мой парус разорвавший.

Визирь довел стихотворение до слуха повелителя, и тот распорядился послать поэту щедрое вознаграждение.

Последние годы жизни Хафиза пришлись на время правления Шаха Мансура Музаффарида (1387–1393). Год его восшествия на престол совпал с первым нашествием монгольских войск под предводительством Тимура (правил в 1370—1405 гг.) на Шираз, а во время второго последний представитель этой династии был убит на поле сражения. Предание гласит, что во время своего пребывания в Ширазе грозный тиран и завоеватель потребовал Хафиза к себе, посчитав начальные строки одной из знаменитейших его газелей оскорблением своей персоны. Вот как повествует об этом автор известной «Антологии поэтов» Доулатшах Самарканди (XV в.): «Рассказывают, что в те времена, когда Тимур завоевал Фарс и убил Шаха Мансура, Ходжа Хафиз был еще жив. Тимур послал кого-то из своих приближенных с требованием привести его. Когда тот явился, Тимур сказал ему: «Я завоевал полмира своим блистающим мечом, я разрушил тысячи селений и областей, чтобы украсить Самарканд и Бухару, престольные города моего отечества, а ты, ничтожный человечишко, готов их продать за родинку какой-то ширазской тюрчанки, ведь сказано у тебя: «Когда ширазскую тюрчанку своим кумиром изберу, за родинку ее вручу я ей Самарканд и Бухару». Хафиз поклонился ему до земли и молвил: «О, повелитель мира! Взгляни, до чего меня довела моя расточительность» (Хафиз явился на аудиенцию в рубище дервиша. — М.Р.). Его Величеству понравился остроумный ответ, он выразил свое одобрение и, сменив гнев на милость, обласкал поэта».

Такова легенда, а на самом деле во время второго нападения Тимура на Шираз встреча состояться не могла, поскольку Хафиз умер за четыре года до этого события, в 1389 году. За точность последней даты можно поручиться, поскольку существует стихотворение-хронограмма на смерть поэта:

Светоч поэтической мысли Ходжа Хафиз,
Тот, что был свечой, горящей божественным светом,
Нашел себе стоянку на земле Мусаллы,
А ты ищи его хронограмму в «земле Мусаллы»[4].

Рождение славы

Диван Хафиза не был составлен при жизни поэта. Первый составитель посмертного собрания стихов поэта, некий Гуландам, являвшийся, видимо, личным секретарем Хафиза, снабдил рукопись собственным предисловием, в котором дается оценка поэтического дарования Хафиза и сообщаются некоторые сведения относительно его ученых занятий. В частности, Гуландам перечисляет те книги, из которых поэт черпал знания, называя среди них авторитетный комментарий к Корану (тафсир) «Кашшаф» Замашахри (XI в.), сочинения по адабу[5], философии, логике, грамматике арабского языка и, наконец, собрания стихов арабских поэтов. По всей видимости, во времена правления Абу Исхака Инджу, когда молодой поэт снискал расположение этого правителя, ему была предоставлена возможность общения с лучшими умами Шираза, и он активно пользовался ею в целях совершенствования образования. Высокая похвала Хафизу, вышедшая из-под пера Гуландама, была первой в бесконечной череде высказываний, превозносивших магию его таланта и неотразимое обаяние его газелей.

В «Предисловии Гуландама» говорится: его газели «пробуждали волнение в высоких собраниях аристократов и в толпе простолюдинов, в местах молитвенного уединения, среди падишахов и нищих, среди ученых и невежд... Радения дервишей не удавались без его будоражащей сердце газели, дружеская пирушка теряла очарование без повторения его полных изящества слов». Еще при жизни своей Хафиз пользовался всеобщим признанием, современники наградили его двумя почетными «титулами» — Лисан ал-гайб («Сокровенный язык») и Тарджуман ал-асрар («Толкователь тайн»).

Они бросали вызов Хафизу

Век спустя к стихам Хафиза начинают относиться как к непревзойденному образцу. Об этом свидетельствует рекордное в истории персидской литературы количество «ответов» (джаваб) на его газели, созданных в XV и последующих веках его ценителями и подражателями. Уже упоминавшийся здесь Джами охотно составлял «ответы» на газели Хафиза, на одну только «открывающую» газель его дивана он откликнулся пять раз.

Правила создания «ответа» на известный образец предписывали средневековому автору максимальное проявление творческой изобретательности и оригинальности, поскольку в основе этих правил лежал принцип соперничества. В редчайших случаях поэт, вознамерившийся превзойти признанный шедевр, мог признаваться в своей несостоятельности, и все же такие признания в отношении газелей Хафиза имели место. Достаточно упомянуть знаменитого мастера «темного» стиля в персидской поэзии, называемого «индийским», Саэба Табризи (1601 — 1671), который закончил свою газель в подражание Хафизу такими строками:

Если, отвечая на газель Хафиза, Саэб проявил слабость,
Нет в том его вины. Мне это было трудно.

Приведенные слова скорее говорят не о самоуничижении Саэба, который, вне всякого сомнения, был осведомлен о своем собственном литературном даровании, а о его безусловном преклонении перед непостижимым волшебством хафизовского стиха.

Между тем и сам Хафиз охотно откликался на газели своих предшественников и современников. Чтобы газель считалась полным «ответом», она должна была соответствовать ряду формальных и содержательных требований: совпадать с газелью-образцом по метру, рифме, редифу (рефрену – слову или группе слов, которые повторялись после рифмы и служили ее украшением), включать в переосмысленном виде мотивы и образы первоисточника. У Хафиза мы находим множество «ответов» на газели Саади — их насчитывают порядка семнадцати, отвечал он и на газели своих старших современников – Хаджу Кирмани, Салмана Са-ваджи, Имада Факиха Кирмани.

1. Али бен Аби Талиб — четвертый «праведный» халиф, зять пророка Мухаммада. С его именем связано зарождение шиизма. Мусульмане-шииты почитают его наравне с пророком, считают носителем божьей благодати.

2. В оригинале Хафиз называет ночь своего счастливого преображения «ночью судьбы», то есть сравнивает ее с той ночью, когда, по преданию, Мухаммаду был ниспослан Коран и архангел Джабраил возложил на него пророческую миссию. На основе этого и ряда других коранических мотивов в поэзии Хафиза создается образ поэта-пророка.

3. Здесь и далее все стихи, отсутствующие в русских поэтических переводах, даны в подстрочных переводах составителя.

4. Мусаллой (букв, «святилище», «место молитвы») называется популярное место прогулок близ Шираза, воспетое Хафизом. Дата смерти Хафиза закодирована в словах «земля Мусаллы», поскольку каждая буква арабского алфавита имеет числовое значение (эта система называется абджад).

5. Адаб — букв, «вежливость», «хорошее воспитание», «наука», «добронравие». В период средневековья в мусульманском мире сложилась особая система воспитания и образования, называемая адаб и предназначенная для подготовки «идеальных» членов общества, прежде всего придворного универсума. Литературные жанры, сложившиеся в системе адаба, представляли собой зерцала и наставления, ориентирующие читателя в разных областях знания и поведения и, как правило, снабженные многочисленными наглядными примерами в форме притч и исторических анекдотов.